В состав русского государства вошли и потомки тех, кто когда-то пытался поработить наших пращуров, кто грабил, убивал, брал в полон (поволжские татары, крымчаки, горцы Кавказа). Есть среди так называемых россиян и пришлые: цыгане, немцы, греки, турки, корейцы, евреи, вьетнамцы…

Казалось бы, нормальный исторический процесс. Но так, к сожалению, считают не все. Кое-кто упорно хочет представить нашу страну в исторической ретроспективе как тюрьму народов, хотя никаких, повторяю — никаких доказательств тому, как правило, не приводит. Да, Россия, как и любое государство, стремилась к сохранению своей территории от внешних завоевателей и внутренних сепаратистов; как любая монархия (республика) она накладывала на своих подданных (граждан) обязанности хранить государственный суверенитет, поддерживать международный престиж, преумножать экономическую и военную мощь. Да, крестьяне, простолюдины (русские при этом льгот не имели) облагались оброком (продразверсткой), они выполняли дорожную повинность (от расчистки снега до рытья противотанковых рвов), призывались (иногда загонялись силой) в ополчение Дмитрия Донского и Кузьмы Минина, в армии Кутузова, Нахимова, Брусилова, Блюхера, Жукова. А разве в других странах было иначе? Разве дезертирство преследовалось и каралось только в России? Разве налоги (продуктами, фуражом, деньгами) истощали только российских граждан? И разве только в России бунтовали инородцы? Поэтому и напрашивается вопрос: чем же историческаяРоссия отличается от современнойСеверной Ирландии, Курдистана, Страны Басков, Квебека? Это сейчас, в XXI веке, все стали такими демократами, такими борцами за права национальных меньшинств, права человека, а в начале XX века, когда Россия впервые была провозглашена «тюрьмой народов», она по сравнению с тогдашними колониальными империями (Великобританией, Францией, Италией, Испанией) выглядела в лучшем случае «приготовишкой». В отличие от них Россия не выкачивала для себя богатства из благоприобретенных земель, а вкладывала туда свои людские, финансовые и промышленные ресурсы; она не эксплуатировала аборигенов окраин, а культивировала на российских просторах роды закавказских князей, остзейских баронов, польской шляхты; она не заставляла их воевать вместо своих сыновей, а вынуждена была усмирять тех, кто в лихую годину норовил всадить ей нож в спину. Так было в Смутное время, когда исстрадавшуюся Россию терзали запорожцы и донские казаки, а пермяки, вотяки и мордва бунтовали в Приуралье; так было после Тринадцатилетней войны, когда Степан Разин, охочий до «чужого зипуна», вместе с волжскими и донскими казаками продолжал истощать и без того обескровленную страну; так было в ходе Северной войны, когда Мазепа со своими запорожцами перешел на сторону врага. В Русско-турецкую войну в этой роли выступили казаки Пугачева, а в московском походе Наполеона — поляки. Только за попытку призвать казахов на фронты Первой мировой войны предатели России подняли вооруженное восстание, а во Второй мировой войне на сторону врага перешли чеченцы, карачаевцы, балкарцы, крымские татары, калмыки и опять же часть казачества. А кто во времена «холодной войны» вел наступление на «тюрьму народов» посредством западных СМИ и змеиного нашептывания из подворотни? Не инородцы ли и их полукровки? Вышеприведенное не следует отождествлять с распространенным в непрофессиональных спорах приемом: «сам дурак». Просто народы, малые и большие, так понимали свои национальные интересы. Правильно это или неправильно, честно или нечестно — другой разговор, но народ и его идеологи приняли такое решение: помочь Карлу XII или польским интервентам, Наполеону или немецко-фашистским захватчикам. По законам России — Советского Союза они являлись преступниками, изменниками и подлежали строжайшему наказанию, но в своем народе (неофициально, а то и официально) они слыли и слывут национальными героями, со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Идея сама по себе нередко может представлять огромную силу, и не суть важна степень ее истинности, справедливости, исторической обоснованности. Главное, чтобы она понравилась людям, овладела их умами. Ну а если идея замешана еще и на национальных дрожжах, то это придает ей дополнительную мощь, что обязывает всех представителей конкретного народа, независимо от их места жительства и страны пребывания, стать ее последователями и идейными бойцами. Кровное родство и кровная связь людей издавна учитывались правителями воюющих стран, и они почти всегда брали под контроль выходцев из страны своего военного противника. Степень контроля была различной: от взятия в заложники до полицейского надзора. Чтобы далеко не ходить, вспомним, как поступил Сталин с немцами Поволжья, а Рузвельт — с этническими японцами во время Второй мировой войны. Первые были высланы вглубь страны, тогда как вторые — помещены в специальные лагеря. Но вот парадокс: впоследствии первые признаются в национальном государстве репрессированным народом, а вот вторые в «интернациональной цитадели демократии» такой чести не удостаиваются. Почему бы это? Думается, что причина опять-таки лежит в национально-идеологической плоскости. Для мирового сообщества русские априори (бездоказательно) виноваты, чего ни в коем случае нельзя говорить об Америке.

Иногда задаешься вопросом: что же это происходит? Почему проявление патриотизма во всем мире возводится в высшее достижение гражданского общества, а у нас это чувство время от времени именуют как «последнее прибежище негодяя», патриота величают быдлом, а страну — «тюрьмой народов», «империей зла». Может быть, мы по-разному трактуем это понятие, вкладываем в него разное содержание? Может быть. Однако сколько ни ищи, но все словари, все книги «мудрых мыслей», все великие мира сего в понятие «патриотизм» почему-то с завидным постоянством вкладывают одно и то же: любовь к Родине и своим близким; привязанность к родной земле, языку, культуре и традициям. И не просто любовь и привязанность, а преданность. Более того, лучшие представители человечества давно пришли к выводу, что патриотизм не может быть пассивным, созерцательным. Он должен быть активным: мало желать, пусть глубоко и страстно, добра своему Отечеству, мало сочувствовать, пусть и горячо, всему хорошему в отечестве и благородно негодовать против того, что препятствует его совершенствованию, надо быть готовым нести на алтарь Отечества свои знания и силы, свое достояние и саму жизнь, ибо сила патриотического чувства всегда находится в прямой зависимости от количества труда на благо твоего народа. Иначе могут думать, думают и поступают лишь бродяги и тунеядцы, изгои и предатели, анархисты и авантюристы, Иваны, не помнящие родства, и безродные космополиты, за благополучие которых (в том числе) в тяжелую годину истинные патриоты идут на самопожертвование.

Впрочем, вопрос не стоит о свободе выбора — быть или не быть патриотом.

Любить свое Отечество, свой народ предписывают конституции и основные законы всех государств земного шара. Это обязанность каждого подданного, каждого гражданина. Невыполняющий эти обязанности заслуживает общественного порицания, а при отягчающих обстоятельствах — и наказания.

А теперь представьте себе, что государство, о котором может идти речь, мононациональное, то есть населено одним народом, например Швеция, Норвегия, Япония, Израиль. В этом случае патриотизм и национализм (при условии, что под национализмом мы понимаем любовь к своей нации) становятся словами-синонимами, то есть совпадающими или близкими по значению понятиями. В этих странах слово «национализм» и не применяется, там используется более обобщающее понятие — «патриотизм», включающее в себя отношения не просто нации и ее представителя, а государства и гражданина. Национализм появляется лишь в многонациональных государствах, где между нациями нет государственных границ, где представители разных народов живут вперемешку и где каждому довольно часто приходится делать выбор: на ком жениться, кого принимать к себе на работу, кого брать в ученики, с кем делить досуг и хлеб-соль, какой воспитательнице и какому учителю поручить своего ребенка, у кого покупать продукты, кому дать выгодный заказ, у кого лечиться, кого выбирать депутатом, делегатом, председателем, президентом.